«Шемякинский альбом». Экз. №2

История записей

Почему мне так легко было делать [антологию русского искусства] «Аполлон»? — Архивы колоссальные. Кто меня, молодого пацана, заставлял брать в руки дешевую камеру «Любитель» и снимать жизнь моих друзей? У меня было предчувствие, что эта эпоха станет исторической. Что эти люди, мало кому известные на Западе художники и поэты, что это все равно история, колоссальная история России. Люди уходили, мы жили бедно: мансарды, подвалы, коммунальные квартиры. Но в каждом из этих людей я чувствовал историю, или начало истории. Видно, от отца, историка войны, у меня в крови это собирательство материалов.

Как же я мог, столкнувшись с такой громадной личностью, как Володя Высоцкий, упустить эту возможность. Естественно, я понесся в магазин, естественно, я купил самые лучшие магнитофоны, быстро натренировался записывать, напевая какие-то песни, и сказал: «Володя, давай начнем работать. Тебе нужно, чтоб у тебя все, что ты создал, было записано. Хронологически, не хронологически, но ты обязан все это сделать на самом высоком уровне». Поэтому были куплены самые дорогие микрофоны для гитары, для голоса, и я буквально стал его теребить, чтоб он начинал работать. Потом начнутся беседы, потом мы можем сидеть за столом, потом он может выпить, или выпью я, но сначала — работа. Первое, с чего мы начинали — его песни. И это у него уже вошло в привычку. Он врывался ко мне, держа в руках свою тетрадь, и, поставив тетрадку на мольберт, начинал петь; перелистывая, — поэтому на многих записях можно слышать, как он шуршит бумагой, как он иногда сбивается. Вот так начинались эти записи.

И Володя уже настолько включился в это, что он просто рвался работать. Он уже чувствовал, что создается что-то действительно историческое, интересное. Поэтому он сразу хватал гитару — гитара его хранилась у меня. Он сказал: «Я оставляю ее потому, что это наш рабочий инструмент». Он сразу брал эту свою подразбитую гитару, ставил тетрадку и начинал петь. Самое свежее, самое новое. А потом в издательстве УМСА-РКЕ55 вышли сборники русских бардов. Конечно, записи ужасного качества, но стихи были собраны. И Володя, когда увидел эти сборники, сказал: «А ты знаешь, давай будем повторять все, что я написал, чтобы все это восстановить в новой форме»; поскольку он сам чувствовал, что душа окрепла, окреп голос, изменилось понятие своего собственного творчества, переанализ, видно, уже начался. «Ой,— говорит, — эту песню я уже забыл!..» И начинал ее петь. Но как он ее по-новому исполнял! Это уже было то, что у нас, художников, называется «рука мастера».

Он с большим энтузиазмом работал со мной. Взять хотя бы такую песню: «Течет речечка». Он ее обожал. Он говорил: «Я ее много раз исполнял, но мне сейчас ее снова хочется записать так, как я ее на сегодняшний день понимаю». После этой песни он уже ничего не мог спеть, с него катил пот градом, он весь выложился в этой одной песне, которая абсолютно ему не принадлежала. То есть, у него не было вот этого: петь только самого себя. Как бывают мастера, которые с удовольствием копируют другого мастера, так же отдают душу и создают что-то абсолютно новое. Делакруа копировал Рубенса и создавал вещь, может быть, даже превосходящую оригинал этого великого мастера. Так и Володя из простой песни сделал совершенный шедевр. Вот так мы работали. К сожалению, сделано, я считаю, очень мало. Но это проблема расстояний, проблема разных стран, в которых мы жили.

Нью-Йорк, ноябрь 1985